Koraz Bird - Птица Қораз
Видеодокументация проекта состоявшегося в Москве, галерея Марата Гельмана. 12 января 1997 года.
Содержание проекта
Перформанс - Koraz Bird
Экспозиция:
обожжённые двери – три штуки, три белых петуха, нож, электронож, плаха.
Живопись:
«Флаг России»
акрил, казахский белый войлок
200х300
«Портрет президента Казахстана Н.А. Назарбаева»,
200х200 см, холст, акрил.
Манифест:
Птица Қораз
Мой проект – посещение символического Мегаполиса, это не экскурсия и не прогулка, это – набег.
Я привык всегда и везде чувствовать себя как дома. Видимо, в генах навечно – кочевой образ жизни.
Меня не пугает, что войлок и обожжённые двери – это Joseph Beuys для вас, публичное убийство – это венские акционисты и Кулик, а ровно разрезанный надвое петух – Damien Hirst. Я затем и пришёл, чтобы говорить с ними и с Москвою.
БЕЛЫЙ ПЕТУХ БУДЕТ РАСПЯТ ДВУГЛАВЫМ НА ВСЕХ ДВЕРЯХ ВАШЕГО ГОРОДА.
Место война теперь занял Художник.
Я пришёл к вам со своими текеметами и идолами, со своими знаками.
Если вы узнаете в них своих идолов и свои знаки, тем лучше.
На всякий случай скажу, портрет Назарбаева делал не Andy Warhol, а я, КАНАТ ИБРАГИМОВ.
Канат Ибрагимов. «Птица Кораз»
Галерея М. Гельмана, Москва Как быстро летит время. Помню, в 1991 году, только что вернувшийся из Америки, Марат Гельман затащил меня в свой кабинет и стал рассказывать о последней выставке Джефа Кунса в Sonnabend Gallery. Описывая некоторые кунштюки Джефа и Чичелины, Марат понизил голос до шепота и стал живо напоминать подростка, показывающего товарищу из-под полы неприличную фотографию. Впрочем, он быстро овладел собой и сказал, что мог бы и договориться о выставке Кунса в Москве, но такое искусство ему не нравится. С тех пор минуло пять лет. У Гельмана можно было увидеть не то что Кунса - самого Энди Уорхола. Галерея прошла пубертатный период, и теперь Марата не то что спермой, но и литрами крови не смутишь. Но в одном Гельман остался верен себе - находить невесть где никому неведомых провинциалов и раскручивать их на московской сцене. Да и вправду сказать, последняя находка - Канат Ибрагимов - персонаж действительно экзотичный. Земляк героического Бренера и единственный, вероятно, на весь Казахстан подписчик "Flash Art", он, по слухам, персонифицирует в своем лице всю инфраструктуру современного искусства Алма-Аты, выступая одновременно и в роли художника, и в роли галериста. Впрочем, в Москве он предстает лишь в первой своей ипостаси. Я имел случай беседовать с ним недели за две до выставки; уже со второй фразы мы заговорили о Домиане Хирсте, и, как оказалось, не случайно. Перешагнув порог галереи, я почувствовал, что погружаюсь в ночной кошмар 92-го года, где в странном альянсе сошлись, но нет, не Уорхол и Бойс, о чем благоразумно предупреждает в пресс-релизе Канат, а ваш покорный слуга эпохи портретов Мао и лидер еще не существовавшей "Партии животных". На периферии сознания замаячил Домиан Хирст, и я понял, что надо просыпаться. Очнувшись, я увидел следующее. На двух противоположных стенах галереи висели живописный портрет Назарбаева, недвусмысленно отсылающий к классической иконографии Мао, и Российский флаг, грубо нарисованный на огромном куске войлока. Чуть ближе к выходу стояла обугленная дверная доска, на которой был распят петух, призванный, вероятно, символизировать двуглавого орла. Между портретом и флагом стояла плаха с воткнутым в нее электроножом и гулял нахохлившийся петух, которого также ожидало прилюдное превращение в исторический символ державы. Разумеется, за всем этим стоит определенная социальная и художественная программа. Но я не склонен доверять тому, что художники говорят о своих работах, и не собираюсь анализировать позицию Каната. Канат демонстрирует смерть "вживую". Я не согласен с теми, кто считает смерть действующим персонажем постмодернистского мира. Напротив, смерть - единственный опыт, который нас выводит за пределы постмодернизма. А раз так, то мы вправе оценивать акцию Каната с позиций не только эстетических, но преимущественно - этических. Мне кажется очевидным, что кровь как материал, а убийство (если так можно выразиться по отношению к петуху) как жест перестали быть радикальными формами сами по себе. Из этого я делаю два вывода. Во-первых, если можно спорить относительно этической оправданности подобного акта, когда это цена преодоления границ искусства (или, наоборот, установки этой границы), то я абсолютно убежден в безнравственности той же акции, когда ее цель лишь демонстрация своей причастности международному мейнстриму. Во-вторых, если действия Каната Ибрагимова вызывают на наших унылых лицах гримасу отвращения, это не только неудача художника, но это наша неудача. Я говорю о выставке у Гельмана, но думаю про "Риджину" 92-го. Вскоре после акции "Пятачок" Юрий Лейдерман писал: "Примерно год назад, в марте 1992 года, Съезд народных депутатов принял новый Уголовный кодекс, в соответствии с которым в России сохранялась смертная казнь... Помнится, в то же время общественность столицы была взбудоражена фестивалем "Анималистические проекты", в ходе которого в галерее на глазах у зрителей должны были зарезать свинью. Это вызвало бурю протестов, открытые письма, дискуссии на радио, у метро "Преображенская площадь" стояли пикетчики. Можно ли представить себе, чтобы в другой стране мира, когда парламент решает такой вопрос, не устраивались демонстрации противников смертной казни... и парламент не окружали бы пикеты? Но у Кремля все было тихо, народ сражался за жизнь поросенка. Все так. Спорить нечего. Я не "зеленый" и не собираюсь доказывать, что человеческая жизнь несопоставима с жизнью животного. Полагаю, эту мысль со мною разделяют миллионы людей, хотя, собственно говоря, я не вижу в современном европейском сознании никакого реального основания для такого убеждения". И все-таки есть одно "но", которое я давно хотел высказать в ответ Лейдерману, а выставка Каната дает мне повод к такому разговору. Как известно, в эпоху абсолютных монархий смертная казнь совершалась публично, что имело под собой определенный смысл. Публичная казнь являлась формой репрезентации власти как орудия Высшего начала, легитимной представительницей которого она рассматривалась. Постепенное отмирание публичной казни связано с приходом демократии, и это тоже понятно. Власть делегируется теперь не Высшим судией, но обществом, и казнь есть лишь возмездие общества, находящее свое оправдание в законе, который сам по себе ни в чем не укоренен, а стало быть, речь может идти уже не о казни, а о "законном" убийстве. К этому убийству в демократическом обществе становится причастным каждый член общества, а отсюда естественное желание сделать казнь тайной, о чем очень хорошо сказано у того же Лейдермана. Я готов согласиться, что смертная казнь может быть критерием оценки нравственного состояния общества, но нет оснований предполагать обратную связь и утверждать, что совершающаяся тайная казнь является источником, порождающим равнодушие к жестокости. Иное дело, когда происходит ритуальное уничтожение свиньи, петуха или хотя бы таракана в пространстве культуры, то есть сфере идеологического и символического. Меня мало волнует смерть петуха. Более того, я вообще не уверен, что слово "смерть" применимо к животному в той мере, в какой оно применимо к человеку. Но меня волнует, когда на глазах публики уничтожается живое существо "ради идеи", даже если на секунду предположить, что Канат в своей "идее" абсолютно искренен. Мои опасения связаны с убеждением, что Россия до сих пор еще не совсем Европа и, возможно, никогда ею не станет. Тот или иной жест, который на Западе неминуемо встраивается в ячейку культурного пространства, здесь, в России, воспринимается буквально. Художники продолжают наносить "пощечины общественному вкусу", но общество, получив по правой щеке, с удовольствием подставляет левую, постепенно приучаясь к мысли, что "идея" и "успех" все оправдывают. Я не дождался начала акции и вышел на улицу. И тут мой кошмар внезапно вернулся. Навстречу мне по улице бежал мой сновиденческий напарник - Олег Кулик. "Ну что - уже убили?" - спросил он, задыхаясь. Я ответил. Лидер "Партии животных" бросился в распахнутую дверь. 17.10.1997
